В самом конце марта 1611 года, когда главные силы Первого ополчения накапливались вблизи Москвы, польский гарнизон предпринял из столицы несколько попыток остановить продвижение отдельных отрядов. Поляки в Москве многое знали о ходе сбора ополчения. Добывать сведения помогали русские бояре, принявшие власть короля, и их люди. Но всё же во многом эти сведения о самых многочисленных земских полках были ограничены. Зато хватало источников в казацких полках ополченцев, предводителями которых были поляки: Просовецкий, Заруцкий, служивших ранее Лжедмитрию II. О них польские военачальники в Москве знали несравненно больше, благодаря своим доносчикам – перевёртышам, готовым при иных обстоятельствах обратиться на службу королю. Так и основной упреждающий удар из Москвы достался отряду Андрея Просовецкого, подходившему к городу от Александровой Слободы.
После подавления последних очагов московского восстания отряд полковника Струся, как было сказано выше, отразил некие подошедшие к Москве силы Дмитрия Трубецкого, Василия Мосальского и Ивана Плещеева. Сразу после того полковник Струсь совместно с приданной сотней полковника Зборовского выдвинулись против не самого многочисленного отряда Просовецкого. На Пасху или в Великий понедельник (24-25 марта) его воины, «шедшие гуляй-городом» (подвижные укрепления для защиты стрелков на поле боя от конницы), были разбиты и рассеяны где-то между Александровой Слободой и рекой Ворей. Обоз «гуляй-города» описывался как «подвижная ограда из огромных саней, на которых стояли ворота с несколькими отверстиями, для стреляния из самопалов».
«При каждых санях находилось по 10 стрельцов: они и сани двигали и останавливаясь стреляли из-за них, как из-за каменной стены. Окружая войско со всех сторон, спереди, с тыла, с боков, эта ограда препятствовала нашим копейщикам добраться до Русских: оставалось сойти с коней и разорвать ее». [1]
Рассеянная рать Просовецкого вскоре собралась и присоединилась к основным силам ополчения. По сообщениям польских источников, 25 — 27 марта к Симонову монастырю, стоявшему за рекой Москвой, подошли последовательно самые крупные отряды Ляпунова, затем Заруцкого. Пожар, с помощью которого поляки подавили московское восстание, опустошил огромные пространства города: «ближе негде было укрыться: пожар все истребил». В монастыре в осаде укрывалась часть городских сил, разбитая во время восстания, дожидаясь подхода Ляпунова. Его отряды подошли первоначально к Николо-Угрешскому монастырю, затем к Симонову: «Придоша же все воеводы изо всех городов к Николе на Угрешу и совокупишася вси за едино, поидоша под Москву». [2]
Другой польский источник сообщал: «Москвитяне сразу заняли монастырь, а вокруг, несмотря на многочисленность своего войска, расставили гуляй-городы». [3]
В четверг 28 марта городской гарнизон произвёл вылазку на Симонов монастырь силами полка Мартина Казановского численностью 1300 всадников. Ополченцы не вступили в открытый бой с опытной конницей, поражая её из укрытий «обоза».
«Мы только погарцевали и к вечеру возвратились, не сделав ничего важного. После нас выходили против них другие полки поочередно, но так же, как и мы, возвращались более с уроном, нежели с успехом. Эти вылазки были совершенно бесполезны; в чем мы после удостоверились, но уже поздно». [1]
«Здесь же неподалеку была маленькая деревушка, она была занята стрельцами. Чтобы выбить их оттуда, Гонсевский [начальник польского гарнизона в Москве] направил немецкую пехоту (у него было около сотни мушкетеров), но та ничего не смогла сделать. Стрельцы ее оттуда вытеснили и ряды мушкетеров поредели. Наша пехота отошла к коннице, но потом и нам, конным, московская пехота стала наносить урон… Дошло до того, что товарищи, у которых были длинные рушницы, спешивались и вели перестрелку с пехотой. Хоругви мы отвели подальше, ибо стоять вблизи было бесполезно. Московская пехота отступила, выманить же конницу мы не сумели, долго стоять впрочем — тоже; пришлось уходить к городу. Увидев это, москвитяне двинулись за нами, используя хитрую уловку: как только мы к ним поворачивали, москвитяне уходили назад, мы к городу — они за нами. Поэтому наше отступление с поля боя было трудным и опасным; враг использовал такую хитрость: двинешься к нему — убегает, повернешь назад — он за тобой. Однако, с Божьей помощью, ушли мы удачно и больше нападать на них не дерзали — не было силы. Потом пробовали наши подобраться к монастырю с петардой, но у них ничего не вышло». [3]
Русский летописец так вспоминал об этих первых вылазках поляков.
«Литовские ж люди выидоша за Яуские ворота и поставиша с ними бою немного, поидоша в город. Воеводы ж приидоша под Москву и начаша ставитися подле каменново Белого города…» [2]
Таким образом, в первые же дни восстания и подхода основных сил Первого ополчения русские отряды постепенно проникли внутрь укреплений Земляного города (в пределах современного Садового кольца). У польско-литовского гарнизона не было сил оборонять столь огромную площадь.
1 апреля ополчение начало захват укреплений Белого города (в пределах современного Бульварного кольца).
«И апреля в 1 день, з Божиею помощию, пришли всею землёю к царствующему граду Москве и стали по всем воротам Царёва каменново города, и Полских и Литовских людей осадили в Кремле да в Китае городе…» [4]
«Вскоре на тот же обоз [у Симонова монастыря] решил напасть со своим полком один из наших людей. Пан Гонсевский разрешил, но с условием: не переходить Яузу. Тот вышел и встал на другой стороне, на пепелище. Увидев это, москвитяне обрушили на него удар, а у наших не было даже удобного для копейщиков места — пришлось им уходить прямо к городу. Москвитяне же набрались храбрости и той же ночью стали перебираться в Белые стены, которые мы не смогли занять полностью (нас было мало, а место обширное), и оказались по соседству с нами.
Ранёхонько, едва рассвело, глядь, — а москвитяне уже большую часть Белых стен заняли. Между стеной и рекой Яузой они поставили свой обоз, один конец которого упирался в берег Москвы-реки, а другой протянулся к [реке] Неглинной, протекающей через город. Увидев это, мы поняли, что избавиться от них будет трудно, да и испугались, как бы они не заняли все Белые стены вокруг нас, а потому мы захватили оставшуюся часть стен, что на другой стороне Неглинной. А именно: Никитские ворота, в которых мы разместили две сотни немецкой пехоты. Эти ворота были рядом с Тверскими, которыми москвитяне владели прочно. Вторыми нашими воротами были Арбатские, третьими — Чертольские, а четвертыми — наружная угловая башня над Москвой-рекой о пяти верхах [Трёхсвятские ворота] и Водяная башня [юго-западная угловая башня Кремля]. Везде мы поставили польскую пехоту, которой у нас было всего сотни две. Так и остались: мы — с одной стороны, а москвитяне — с другой. Случилось это вопреки и нашему, и их желанию». [3]
«Новый летописец» перечисляет русские полки в последовательном порядке их расположения вдоль стены Белого города, от Яузы до Тверских ворот.
1. У Яузских ворот «Прокопий Ляпунов встал с ратными людьми» (основные силы рязанских и понизовских городов).
2. Против Воронцова поля «Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и Иван Заруцкий встали» (казаки бывшего лагеря Лжедмитрия II, Тулы, Калуги, северских городов).
3. У Покровских ворот «воеводы костромские, и ярославские, и романовские: князь Федор Волконский, Иван Волынский, князь Федор Козловский, Петр Мансуров встали» (с Вологдой и поморскими городами).
4. «У Стретенских ворот — окольничий Артемий Васильевич Измайлов с товарищами» (владимирцы с нижегородцами (?)).
5. «У Тверских ворот — князь Василий Федорович Мосальский с товарищами…» (муромцы с нижегородцами (?)).
Западная и юго-западная часть укреплений Белого города осталась в руках поляков.
«… с литовскими же людьми бои бывали каждый день…»
В субботу 6 апреля на другом направлении (не у Симонова монастыря) русских пытался выманить к бою полк Казановского. Рассказчик явно склонен к преувеличениям противостоявших сил, применяя в своей речи сказочные выражения.
«Полк наш был силен; к нему присоединили еще 1000 Немцев, под начальством Борковского, долгоногого труса. Русские на сей раз не уклонились от битвы, надеясь на свою многочисленность… Поганые, как лес, покрывали всё поле сражения, которое едва было можно окинуть взором. Сверх того, они расставили свои толпы не без искусства за топким болотом, которое отделяло нас от них. Переправа была тесная. Гарцовники их, коих отряд был многочисленнее всего нашего полка, перешли болото и вступили в схватку с нашими; а оба войска, стоя в боевом порядке, смотрели одно на другое. Мы, при помощи Божьей, прогнали отряд… до самого леса; главное же войско их не трогалось с места на подкрепление своим… Знатнейших из пленников мы отослали немедленно в крепость.
Не довольствуясь этим успехом, полковник наш Казановский хотел сразиться с главными силами Русскими и приказывал Борковскому с Немецкою пехотою обойти болото, чтобы ударить на врагов сбоку, намереваясь сам напасть на них с другой стороны конницею…» [1]
Якобы из-за несогласованности двух полковников, поступил приказ «исподволь убираться в Кремль». Дальше, чередуя «неопытность» отдельных командиров с несогласованностью, началось бегство польских полков к Москве.
«Мы только оборонялись и отступали в добром порядке. Несколько раз Ковальский оборачивал хоругвь к отпору; но тщетно: Москвитяне так смело ломились в наши ряды, что мы, не слезая с коней, должны были вступить с ними в рукопашный бой. Они много вредили нам из луков, вонзая стрелы в места, незакрытая бронею. Борковский тогда стоял вблизи и, хотя мог бы выручить нас, но не хотел разорвать ряды Москвитян. В этом деле из хоругви нашей убито пять товарищей, а Захарий Заруцкий взят в плен; сверх того пало с десяток пахоликов, наиболее во время отступления к замку чрез болото по весьма неудобной дороге. Прочие роты не лишились ни одного человека потому, что бежали очень исправно. Немцы ни разу не выстрелили». [1]
Польский гарнизон, находясь в осаде внутри крепостей, вынужден был выходить на пешие вылазки за кормом для коней, которые приводили к стычкам с ополченцами, в ходе которых стороны захватывали пленных.
«Часто мы высылали по ночам и конницу за Москву реку в засаду, чтобы, завязав дело, навести на нее неприятеля: нередко, при Божьей помощи, мы достигали своей цели, да пользы было мало, исключая разве того, что мы могли разменяться пленными». [1]
Апрель проходил в попытках Первого ополчения захватить полностью все башни Белого города. Одну из таких попыток и вылазку поляков описывает польский источник, как обычно, рисуя страх в глазах врага, подчёркивая его небывалую многочисленность и объясняя собственные поражения стечением разных обстоятельств. Между этих строк читается храбрость и самоотверженность действий русских ратников и ожесточённость схваток.
«Ввиду столь близкого соседства в столице, когда москвитяне сидели в Белых стенах, а мы — в Китай-городе и Крым-городе, неприятель решил укрепиться и продвинуться к Китай-городу. При двух каменных церквушках, поодаль от своих стен, москвитяне поставили два острожка, разместили в них людей, втащили на церкви небольшие пушки, из которых и стреляли в нашу сторону. Сначала, видя, что москвитяне пробираются в Белые стены, мы этому не противились и не сделали ни одной вылазки. А когда они укрепились, мы вдруг решили, что сможем их выбить за стены. В пятницу устроили мы пешую вылазку чуть ли не всем войском и сразу из трех ворот: Никольских (пана Струся) [Китай-города], моих, под названием Ильинские [Китай-города], и Всехсвятских (Млоцкого) [Китай-города]. Одни из нас пошли к стенам, другие напали на острожки. В острожке напротив моих ворот москвитяне [были] испуганы натиском, и мы их выбили. Я со своей хоругвью был уже внутри, а мои люди поворачивали пушки. Но наши были уже отовсюду отброшены и находились в опасности как никогда прежде. Впрочем, это и не удивительно, ведь для людей, привыкших сражаться в конном строю, это была первая пешая вылазка. Я же в церкви перед своими воротами разместил тридцать человек с двумя гаковницами [вид ружья, мушкета] и затем, во время вылазки, когда я вынужден был отступать из острожка, ушел к этой засаде и закрепился со своей хоругвью, не пробиваясь под стены. Потом мы немного поправили дело и оттеснили москвитян к их стенам. Но все равно мы ничего не добились и, потеряв немало людей, должны были уйти восвояси». [3]
Недостаточность сил ополчения для взятия города, обороняемого сильным и обученным соперником, была очевидна Прокопию Ляпунову ещё во время подготовки похода к Москве. Поэтому все силы и уловки дипломатии он направлял на то, чтобы присоединить к ополчению любую военную силу, как бы сложно не было её потом удержать. В ходе апрельских боёв необходимость в дополнительных воинских силах проявилась ещё острее. Доверенные люди, посланцы Ляпунова, представители городов – участников ополчения продолжали земские власти ещё не присоединившихся городов убеждать присылать свои отряды к Москве. Так до конца апреля оставалась в стороне крупная Казань и окружавшие её более мелкие крепости, Вятский край, сибирские города.
26 апреля в Казань прибыл из Владимира князь Иван Семёнович Путятин с представителями Ярославля и Костромы. Казань придерживалась на словах присяги, данной ещё Лжедмитрию II, хотя главам земства было хорошо известно, что «Царика» уже несколько месяцев, как нет в живых, а большинство его бывших полков воюют под Москвой. Переговоры о вступлении Казани в ополчение шли безуспешно до конца апреля.
1 – Дневник Маскевича 1594-1621 // Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Т. 1. СПб. 1859.
2 – ПСРЛ, Т. 14/1, Новый летописец, СПб., Тип. М. А. Александрова, 1910, с. 109-112.
3 – Мархоцкий Н. История Московской войны, Москва, РОССПЭН, 2000, с.91-94.
4 – СГГИД, ч.2, Москва, 1819, с.536 (№251).
Летописец.
