Первое ополчение Прокопия Ляпунова. День за днём, май 1611.

Май 1611 года прошёл для Первого ополчения в тяжёлых боях на подступах к Москве и на её городских укреплениях (см. ранее об апрельских событиях). К Москве продвинулась ещё одна сила, которую Прокопий Ляпунов долгое время пытался связать переговорами и удерживать от перехода в стан врага – гетман Сапега. Его отряд, по польским оценкам, составлял до 2000 всадников. Приблизился момент истины, который явил сам Сапега. Ему нужны были деньги для своего войска, нужно было определить, от кого их можно получить, и не потерять всё в будущем. Выбор был таким. Сапега шёл к Москве, чтобы оценить силы обороняющегося польского контингента и осаждающего город ополчения Ляпунова. Понимая эти цели Яна Сапеги, становятся ясными и его дальнейшие действия. Если опираться только на русские или польские письменные источники о майских боях у стен Москвы, участии Сапеги, разобраться в них будет непросто. Истинный ход событий проясняется лишь при сопоставлении рассказов обеих сторон.

Сапега к началу мая подошёл с войском из Мосальска к Можайску. Прокопий Ляпунов направил в Можайск посольство, желая прояснить намерения несостоявшегося союзника. Получив от возвратившихся послов заверения, что Сапега идёт «с добрыми намерениями», Ляпунов выслал в сторону Сапеги более представительное посольство из «знатнейших бояр». Встреча состоялась в Больших Вязёмах (в 40 км от Москвы), в Иоанно-Богословском монастыре. Там располагался бывший дворец Бориса Годунова, который облюбовал в качестве загородного во времена своего правления Лжедмитрий I. Бояре, видимо, получили уверения от Сапеги, что он идёт на помощь ополчению. Но Ляпунов не питал доверия к словам гетмана и в ожидании подхода Сапеги к Москве предусмотрительно укрепил свой лагерь «острогом и глубоким рвом с частоколом». [1]

Расположение сил Первого ополчения, войска Сапеги и атака королевских хоругвей Гонсевского 14 мая 1611 года.

10 мая «Сапега подступил к столице, и не переходя Москвы реки, стал лагерем на возвышении между Девичьим и Симоновым монастырями», при этом с польским гарнизоном в городе связь не стал устанавливать. Поляки во главе с Гонсевским были насторожены таким поведением не менее Ляпунова. Войско Сапеги встало в Замоскворечье, приблизительно на подступах к Донскому и Данилову монастырям. Гетман сразу связался с Прокопием Ляпуновым («начальниками» ополчения). Уровень доверия сторон был таков, что они решили перед переговорами сначала обменяться заложниками, чтобы застраховать жизни послов. Переговоры ни к чему не привели, и заложников по их окончании друг другу вернули. Наладил связь с Сапегой и Гонсевский из Кремля. Видимо, он тоже ничего не смог быстро предложить без позволения короля и не получил никаких обещаний Сапеги в ответ.

14 мая польский гарнизон Москвы решил проверить, для чего пришёл Сапега и возник ли между ним и ополчением Ляпунова союз. С ночи поляки подготовили в засаде в замоскворецких кварталах Земляного города несколько конных хоругвей. Накануне они передали Сапеге о готовящейся вылазке, но не пригласили их поддержать.

В Замоскворечье ополчение занимало городские укрепления, как и в других местах присутствия. Стены Земляного города со рвом, сооружённые в 1591 г., после крымского набега, здесь были особенно сильно защищены рядом выдвинутых вперед деревянных и земляных бастионов. Русские были полностью уверены, что Сапега будет участвовать в боях на стороне королевских войск. Эта уверенность не исчезла и спустя годы, когда «Новый летописец» повествовал о сражении в Замоскворечье. Польский источник, напротив, утверждает, что Сапега поддерживал ополчение, не ввязываясь в бой, дважды во время боя предупреждал королевские войска, чтобы они прекратили битву против московитов и уходили. Но его действия после боя не оставляют сомнений — Сапега лишь издали наблюдал за происходившим, оценивал силы сторон.

Дворянская конница.

Польские хоругви утром 14 мая внезапно напали на ополченцев где-то в местах укреплений, шедших по валу Земляного города, вероятно, просочившись сквозь Калужские, Серпуховские и Фроловские ворота. Полностью неожиданным нападение не было, т.к. враги были встречены дворянской конницей. Натиск несокрушимой польской тяжёлой кавалерии конница ополчения не выдержала и была смята. Но позади неё засела пехота в неких каменных укреплениях («садоладовнях») и рядом с ними, во рву. Пехота стала задерживать, отсекать хоругви от отступавших. «Три роты литовских людей пробилися сквозь пехоту и топташа до реки Москвы…» [2] Но «пешие люди» сделали своё дело, одна рота была полностью уничтожена, потери понесли и две других. Не пытаясь догнать отступившую конницу, роты повернулись, чтобы разбить пехоту. Но ей удалось «отсидеться» в укреплениях, нанеся урон нападавшим. Поляки отступили. Бой произошёл «напротив Лужников», позднее их называли Малыми Лужниками — луговины вдоль берега реки, на месте современного парка «Музеон». «Напротив Лужников» было широкое открытое поле, которое простиралось от укреплений Земляного города в сторону Донского монастыря. Сегодня на месте битвы расположен Парк культуры имени Горького. Год спустя, в августе 1612 года, на том же месте, у Лужников, будут стоять остатки Первого ополчения Дмитрия Трубецкого, наблюдая за действиями Отрядов Второго ополчения Пожарского, а затем всё же переправятся через реку и помогут разбить гетмана Ходкевича. Так состоится непростой союз двух ополчений, освободивших Москву от захватчиков. Второму ополчению и его предводителям суждено будет прогреметь славой в бронзе и прочих цветных металлах, дела Первого ополчения и само имя Прокопия Ляпунова будет стёрто со страниц учебников истории, как будто их никогда не бывало.

Во время прорыва польской кавалерии в тыл фланг отступавшей дворянской конницы московитов был подставлен «под нос» Сапеге, боевые порядки которого были выстроены в сторону битвы. Но тот не стал добивать русских. Хоругви же, по сообщению польского источника, были уже «победителями» и желали полностью разгромить русские силы. Но… по какой-то причине бой был очень длительным. Причиной, не позволившей довершить разгром, поляками были названы «предупреждения» со стороны Сапеги, из-за которых польские конники решили повернуть и отступать в Кремль «победителями». Впрочем, дальнейший польский рассказ приводит странные подробности «победного отступления». Многочисленный неприятель сильно напирал, ослабело крыло, в котором находился некий пан Зенкович, им пришлось бежать… На пути попалось болото (местность напротив Кремля по правому берегу реки Москвы, на его месте современная Болотная площадь), конь увяз, Зенкович бежал пешим, ему уже накинули петлю на шею, но товарищи успели отбить пана.

В польском стане ходили слухи, что Сапега вёл себя так, надеясь получить из рук московитов царский трон. Но, поняв, что «грубый Москаль ни на что не подавался», решил присоединиться к королевским силам. Такое желание со стороны Сапеги было бы достаточно странным, учитывая известные ему предыдущие события Смуты, личности выдвигавшихся московских правителей и своё, Яна Сапеги, далеко не королевское происхождение. Русские могли принять на трон только представителя царской, королевской династии, родственника таковой или, по крайней мере, самозванца, выдававшего себя за представителя таковой династии. Сапега увидел у Лужников то, что хотел, и после «победного отступления» непобедимых хоругвей продолжил переговоры с начальником московского королевского гарнизона Гонсевским. На переговорах пришли к выводу, что истребить Первое ополчение имеющимися силами невозможно, а московский гарнизон сильно нуждается в продовольствии из-за осады. Нужно было направить сильный отряд для добычи пропитания людям и корма коням. Как раз для этого Гонсевскому подходила помощь Сапеги. Видимо, он готов был платить. Как бы то ни было, после боя при Лужниках Сапега присоединился к королевским войскам. Королю Сигизмунду под Смоленск было послано известие, что Сапега теперь служит королю и нуждается в оплате, также сообщалось, что «аванс» в размере 1000 рублей от Гонсевского был ранее уже выслан Сапеге, но по дороге перехвачен вместе с гонцом «шишами» (стражниками неприятеля или разбойниками), поэтому надо выплатить ещё 3000. Письмо, в отличие от аванса, было быстро доставлено под осаждённый Смоленск, и 20 мая Сигизмунд из своей ставки уже написал повеление Гонсевскому выделить нужные деньги из московской казны. [3] Продовольствие намечено было добывать в направлении Переславля-Залесского.

Об исходе переговоров Сапеги с Гонсевским наверняка узнали и в ополчении.

17 мая отряд Сапеги начал подготовительный обход Москвы, чтобы выйти на дорогу к Переславлю. К нему должны были присоединиться силы из Москвы. С восточной стороны Сапеге город обойти было невозможно, т.к. там располагались основные силы ополчения. И московскому отряду от Гонсевского пришлось бы пробиваться на соединение с Сапегой из Никитских ворот севернее Москвы в одиночку. Сапега обошёл город с запада и подошёл к острожку у «пограничных» Тверских ворот, отряд ополчения выдвинулся навстречу. В течение дня шёл бой в Гонной слободе, принесший обоюдные потери.

21 мая Сапега приступил к выполнению поручения Гонсевского по добыче припасов в глубинных землях Московии, заодно опустошая её огнём и мечом, чтобы «пробудить в Русских сострадание к родине» и отвести от Москвы для защиты своих городов. Но, как показали дальнейшие события, русская любовь к родине направляла их мысли не к защите своих домов, а к освобождению столицы своего государства. Вместе с 2000 людей Сапеги в поход к Переславлю-Залесскому было отправлено из Москвы 1500 от польских войск под началом Руцкого (по русским данным, Косяковского), также от русских боярской думой был послан князь Григорий Ромодановский. Ополчение выслало вслед за ними, на защиту переславских земель отряды князя Петра Владимировича Бахтеярова и Андрея Просовецкого. Просовецкий шёл защищать земли, окормлявшие его в то время. Противники столкнулись под Александровой Слободой. Бахтеяров и Просовецкий были разбиты и отошли к Переславлю. Александровский отрог (крепость) была взята сапежинцами (ранее – Братошинский острог), после чего Сапега пошёл к Переславлю. Ополченцы затворились в городе и многочисленные попытки его взять сапежинцам не удались. Сапега встал лагерем у города и послал мелкие отряды добывать продовольствие.

24 мая Гонсевский в Москве узнал, что на помощь ему из Речи Посполитой выступил отряд гетмана Ходкевича, который находился в то время на границе, у Печор, недалеко от Пскова.

«Эта весть так обрадовала нас, что наши вздумали звонить во все колокола, коих в Москве множество, с пушечною и ружейною пальбою, и тем обнаружили свое бессилие: по удалении челяди, нас не много являлось на стенах, да и выстрелы были редки. Неприятель заметил нашу слабость, и в ту же ночь, лишь только умолкло наше ликование, за час до рассвета, пошел на приступ». [1]

Любопытно, что за описанием польским источником «слабости» гарнизона, якобы повлекшей нападение ополченцев, следует рассказ о величине подразделения, оборонявшего стратегическую точку польской обороны – Круглую угловую башню («что на Васильевском лужку») в стене Белого города. Башня располагалась между стеной Китай-города и Яузскими воротами, у реки. Её занимали целых 400 польских всадников! Башня была ключом обороны поляков против сил ополчения, т.к. соединялась ходом по стене с Китай-городом и глубоко вдавалась вперёд, давая возможность флангового обстрела наступающих на Китай-город. Утром 24 мая стремительным броском ополченцев башня была захвачена вместе с орудиями, порохом и ядрами. Тут же у китайгородской стены появился комендант Гонсевский и стал убеждать роту Млоцкого вернуть важную башню.

«…охотно и решительно, с одними саблями в руках, бросились по стене на Русских; путь был так тесен, что едва двое могли идти рядом: наши добрались до башни, изрубили засевших врагов и овладели ею, захватив сверх того несколько бочонков неприятельского пороха…»

Контратака удалась ценой некоторых потерь. Нужно отметить, что успешно захваченный «неприятельский порох» совсем недавно был польским.

Потеряв важную башню и понеся потери при попытке взятия Китай-города, отряды ополчения перешли к захвату других укреплений Белого города, остававшихся за поляками.

«Хоругви спешат выстроиться, а в каждой не более 20, много 30 человек. Посылаем за доспехами и тут же вооружаемся; но теперь поздно. Неприятель уже везде, на воротах, на башнях; мы бежим в крепость, преследуемые бесчисленным множеством до самых ворот Кремлевских. Кто не успевал попасть с нами в крепость, оставался в руках врагов».

Следующий удар ополчения был направлен от Тверских ворот в сторону «пограничных» по стене Белого города Никитских. Первым был взят острожок у Козьего болотца (ныне Патриаршие пруды), защищавшийся немецкими наёмниками. Следующими были взяты Никитские ворота, которые обороняли 3 сотни немцев. Большое количество наёмников было убито.

В числе прочих, видимо, были взяты «менее укреплённые» Арбатские и Чертольские ворота.

Крайняя угловая с юго-западной стороны Белого города каменная Алексеевская башня (неподалёку от нынешнего храма Христа Спасителя) была самой высокой, четырёхярусной, она называлась также «пятиглавой». Её защищало 300 человек польской пехоты Граевского. Нижний ярус башни был наполнен гранатами и зажигательными припасами, внизу ее было открытое отверстие, наподобие ворот. Русские подожгли этот арсенал двумя зажигательными стрелами, башня заполыхала. Некоторым защитникам удавалось спуститься по верёвкам вниз, они попадали в руки ополченцев, другие сгорели заживо. Башня была захвачена, за ней и Трёхсвятские ворота. Побито было множество «литовских людей».

Вся стена Белого города была освобождена от польско-литовских захватчиков и их наёмников. За её пределами, в Земляном городе, оставался только сильный узел сопротивления в стенах Новодевичьего монастыря, где находились две роты казаков под началом Глаского и Оршанского, 200 немецких наемников и 300 «московских немцев» — жителей столицы, принявших сторону поляков.

Со стороны Замоскворечья в те дни ополченцами был сделан при каменной церкви острог, из которого пушками обстреливался Кремль и прилегающая местность.

30 мая ополчение приступило к освобождению Новодевичьего монастыря. Польский источник сообщает, что после «нескольких выстрелов» сдались «московские немцы». О том, как сдались «литовские люди» и прочие наёмники, он стыдливо умалчивает. Остатки королевского войска Гонсевского оказались к концу мая 1611 года блокированы со всех сторон в Кремле и Китай-городе.

1 – Дневник Маскевича 1594-1621 // Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Т. 1. СПб. 1859.
       2 – ПСРЛ, Т. 14/1, Новый летописец, СПб., Тип. М. А. Александрова, 1910, с. 109-112.
       3 – СГГИД, ч.2, Москва, 1819, с.543 (№257).
      

(Продолжение следует.)

Летописец.

Первое ополчение Прокопия Ляпунова. День за днём, апрель 1611.

В самом конце марта 1611 года, когда главные силы Первого ополчения накапливались вблизи Москвы, польский гарнизон предпринял из столицы несколько попыток остановить продвижение отдельных отрядов. Поляки в Москве многое знали о ходе сбора ополчения. Добывать сведения помогали русские бояре, принявшие власть короля, и их люди. Но всё же во многом эти сведения о самых многочисленных земских полках были ограничены. Зато хватало источников в казацких полках ополченцев, предводителями которых были поляки: Просовецкий, Заруцкий, служивших ранее Лжедмитрию II. О них польские военачальники в Москве знали несравненно больше, благодаря своим доносчикам – перевёртышам, готовым при иных обстоятельствах обратиться на службу королю. Так и основной упреждающий удар из Москвы достался отряду Андрея Просовецкого, подходившему к городу от Александровой Слободы.

После подавления последних очагов московского восстания отряд полковника Струся, как было сказано выше, отразил некие подошедшие к Москве силы Дмитрия Трубецкого, Василия Мосальского и Ивана Плещеева. Сразу после того полковник Струсь совместно с приданной сотней полковника Зборовского выдвинулись против не самого многочисленного отряда Просовецкого. На Пасху или в Великий понедельник (24-25 марта) его воины, «шедшие гуляй-городом» (подвижные укрепления для защиты стрелков на поле боя от конницы), были разбиты и рассеяны где-то между Александровой Слободой и рекой Ворей. Обоз «гуляй-города» описывался как «подвижная ограда из огромных саней, на которых стояли ворота с несколькими отверстиями, для стреляния из самопалов».

«При каждых санях находилось по 10 стрельцов: они и сани двигали и останавливаясь стреляли из-за них, как из-за каменной стены. Окружая войско со всех сторон, спереди, с тыла, с боков, эта ограда препятствовала нашим копейщикам добраться до Русских: оставалось сойти с коней и разорвать ее». [1]

Гуляй-город («обоз»)

Рассеянная рать Просовецкого вскоре собралась и присоединилась к основным силам ополчения. По сообщениям польских источников, 25 — 27 марта к Симонову монастырю, стоявшему за рекой Москвой, подошли последовательно самые крупные отряды Ляпунова, затем Заруцкого. Пожар, с помощью которого поляки подавили московское восстание, опустошил огромные пространства города: «ближе негде было укрыться: пожар все истребил». В монастыре в осаде укрывалась часть городских сил, разбитая во время восстания, дожидаясь подхода Ляпунова. Его отряды подошли первоначально к Николо-Угрешскому монастырю, затем к Симонову: «Придоша же все воеводы изо всех городов к Николе на Угрешу и совокупишася вси за едино, поидоша под Москву». [2]

Другой польский источник сообщал: «Москвитяне сразу заняли монастырь, а вокруг, несмотря на многочисленность своего войска, расставили гуляй-городы». [3]

В четверг 28 марта городской гарнизон произвёл вылазку на Симонов монастырь силами полка Мартина Казановского численностью 1300 всадников. Ополченцы не вступили в открытый бой с опытной конницей, поражая её из укрытий «обоза».

«Мы только погарцевали и к вечеру возвратились, не сделав ничего важного. После нас выходили против них другие полки поочередно, но так же, как и мы, возвращались более с уроном, нежели с успехом. Эти вылазки были совершенно бесполезны; в чем мы после удостоверились, но уже поздно». [1]

«Здесь же неподалеку была маленькая деревушка, она была занята стрельцами. Чтобы выбить их оттуда, Гонсевский [начальник польского гарнизона в Москве] направил немецкую пехоту (у него было около сотни мушкетеров), но та ничего не смогла сделать. Стрельцы ее оттуда вытеснили и ряды мушкетеров поредели. Наша пехота отошла к коннице, но потом и нам, конным, московская пехота стала наносить урон… Дошло до того, что товарищи, у которых были длинные рушницы, спешивались и вели перестрелку с пехотой. Хоругви мы отвели подальше, ибо стоять вблизи было бесполезно. Московская пехота отступила, выманить же конницу мы не сумели, долго стоять впрочем — тоже; пришлось уходить к городу. Увидев это, москвитяне двинулись за нами, используя хитрую уловку: как только мы к ним поворачивали, москвитяне уходили назад, мы к городу — они за нами. Поэтому наше отступление с поля боя было трудным и опасным; враг использовал такую хитрость: двинешься к нему — убегает, повернешь назад — он за тобой. Однако, с Божьей помощью, ушли мы удачно и больше нападать на них не дерзали — не было силы. Потом пробовали наши подобраться к монастырю с петардой, но у них ничего не вышло». [3]

Русский летописец так вспоминал об этих первых вылазках поляков.

«Литовские ж люди выидоша за Яуские ворота и поставиша с ними бою немного, поидоша в город. Воеводы ж приидоша под Москву и начаша ставитися подле каменново Белого города…» [2]

Московские укрепления Кремля, Китай-города, Белого города, проездные ворота.

Таким образом, в первые же дни восстания и подхода основных сил Первого ополчения русские отряды постепенно проникли внутрь укреплений Земляного города (в пределах современного Садового кольца). У польско-литовского гарнизона не было сил оборонять столь огромную площадь.

1 апреля ополчение начало захват укреплений Белого города (в пределах современного Бульварного кольца).

«И апреля в 1 день, з Божиею помощию, пришли всею землёю к царствующему граду Москве и стали по всем воротам Царёва каменново города, и Полских и Литовских людей осадили в Кремле да в Китае городе…» [4]

«Вскоре на тот же обоз [у Симонова монастыря] решил напасть со своим полком один из наших людей. Пан Гонсевский разрешил, но с условием: не переходить Яузу. Тот вышел и встал на другой стороне, на пепелище. Увидев это, москвитяне обрушили на него удар, а у наших не было даже удобного для копейщиков места — пришлось им уходить прямо к городу. Москвитяне же набрались храбрости и той же ночью стали перебираться в Белые стены, которые мы не смогли занять полностью (нас было мало, а место обширное), и оказались по соседству с нами.

Ранёхонько, едва рассвело, глядь, — а москвитяне уже большую часть Белых стен заняли. Между стеной и рекой Яузой они поставили свой обоз, один конец которого упирался в берег Москвы-реки, а другой протянулся к [реке] Неглинной, протекающей через город. Увидев это, мы поняли, что избавиться от них будет трудно, да и испугались, как бы они не заняли все Белые стены вокруг нас, а потому мы захватили оставшуюся часть стен, что на другой стороне Неглинной. А именно: Никитские ворота, в которых мы разместили две сотни немецкой пехоты. Эти ворота были рядом с Тверскими, которыми москвитяне владели прочно. Вторыми нашими воротами были Арбатские, третьими — Чертольские, а четвертыми — наружная угловая башня над Москвой-рекой о пяти верхах [Трёхсвятские ворота] и Водяная башня [юго-западная угловая башня Кремля]. Везде мы поставили польскую пехоту, которой у нас было всего сотни две. Так и остались: мы — с одной стороны, а москвитяне — с другой. Случилось это вопреки и нашему, и их желанию». [3]

«Новый летописец» перечисляет русские полки в последовательном порядке их расположения вдоль стены Белого города, от Яузы до Тверских ворот.

1. У Яузских ворот «Прокопий Ляпунов встал с ратными людьми» (основные силы рязанских и понизовских городов).

2. Против Воронцова поля «Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и Иван Заруцкий встали» (казаки бывшего лагеря Лжедмитрия II, Тулы, Калуги, северских городов).

3. У Покровских ворот «воеводы костромские, и ярославские, и романовские: князь Федор Волконский, Иван Волынский, князь Федор Козловский, Петр Мансуров встали» (с Вологдой и поморскими городами).

4. «У Стретенских ворот — окольничий Артемий Васильевич Измайлов с товарищами» (владимирцы с нижегородцами (?)).

5. «У Тверских ворот — князь Василий Федорович Мосальский с товарищами…» (муромцы с нижегородцами (?)).

Западная и юго-западная часть укреплений Белого города осталась в руках поляков.

«… с литовскими же людьми бои бывали каждый день…»

В субботу 6 апреля на другом направлении (не у Симонова монастыря) русских пытался выманить к бою полк Казановского. Рассказчик явно склонен к преувеличениям противостоявших сил, применяя в своей речи сказочные выражения.

«Полк наш был силен; к нему присоединили еще 1000 Немцев, под начальством Борковского, долгоногого труса. Русские на сей раз не уклонились от битвы, надеясь на свою многочисленность… Поганые, как лес, покрывали всё поле сражения, которое едва было можно окинуть взором. Сверх того, они расставили свои толпы не без искусства за топким болотом, которое отделяло нас от них. Переправа была тесная. Гарцовники их, коих отряд был многочисленнее всего нашего полка, перешли болото и вступили в схватку с нашими; а оба войска, стоя в боевом порядке, смотрели одно на другое. Мы, при помощи Божьей, прогнали отряд… до самого леса; главное же войско их не трогалось с места на подкрепление своим… Знатнейших из пленников мы отослали немедленно в крепость.

Не довольствуясь этим успехом, полковник наш Казановский хотел сразиться с главными силами Русскими и приказывал Борковскому с Немецкою пехотою обойти болото, чтобы ударить на врагов сбоку, намереваясь сам напасть на них с другой стороны конницею…» [1]

Якобы из-за несогласованности двух полковников, поступил приказ «исподволь убираться в Кремль». Дальше, чередуя «неопытность» отдельных командиров с несогласованностью, началось бегство польских полков к Москве.

«Мы только оборонялись и отступали в добром порядке. Несколько раз Ковальский оборачивал хоругвь к отпору; но тщетно: Москвитяне так смело ломились в наши ряды, что мы, не слезая с коней, должны были вступить с ними в рукопашный бой. Они много вредили нам из луков, вонзая стрелы в места, незакрытая бронею. Борковский тогда стоял вблизи и, хотя мог бы выручить нас, но не хотел разорвать ряды Москвитян. В этом деле из хоругви нашей убито пять товарищей, а Захарий Заруцкий взят в плен; сверх того пало с десяток пахоликов, наиболее во время отступления к замку чрез болото по весьма неудобной дороге. Прочие роты не лишились ни одного человека потому, что бежали очень исправно. Немцы ни разу не выстрелили». [1]

Польский гарнизон, находясь в осаде внутри крепостей, вынужден был выходить на пешие вылазки за кормом для коней, которые приводили к стычкам с ополченцами, в ходе которых стороны захватывали пленных.

«Часто мы высылали по ночам и конницу за Москву реку в засаду, чтобы, завязав дело, навести на нее неприятеля: нередко, при Божьей помощи, мы достигали своей цели, да пользы было мало, исключая разве того, что мы могли разменяться пленными». [1]

Апрель проходил в попытках Первого ополчения захватить полностью все башни Белого города. Одну из таких попыток и вылазку поляков описывает польский источник, как обычно, рисуя страх в глазах врага, подчёркивая его небывалую многочисленность и объясняя собственные поражения стечением разных обстоятельств. Между этих строк читается храбрость и самоотверженность действий русских ратников и ожесточённость схваток.

Китай-город: вид из Белого города в сторону Никольских и Ильинских ворот. Худ. В.А.Рябов.

«Ввиду столь близкого соседства в столице, когда москвитяне сидели в Белых стенах, а мы — в Китай-городе и Крым-городе, неприятель решил укрепиться и продвинуться к Китай-городу. При двух каменных церквушках, поодаль от своих стен, москвитяне поставили два острожка, разместили в них людей, втащили на церкви небольшие пушки, из которых и стреляли в нашу сторону. Сначала, видя, что москвитяне пробираются в Белые стены, мы этому не противились и не сделали ни одной вылазки. А когда они укрепились, мы вдруг решили, что сможем их выбить за стены. В пятницу устроили мы пешую вылазку чуть ли не всем войском и сразу из трех ворот: Никольских (пана Струся) [Китай-города], моих, под названием Ильинские [Китай-города], и Всехсвятских (Млоцкого) [Китай-города]. Одни из нас пошли к стенам, другие напали на острожки. В острожке напротив моих ворот москвитяне [были] испуганы натиском, и мы их выбили. Я со своей хоругвью был уже внутри, а мои люди поворачивали пушки. Но наши были уже отовсюду отброшены и находились в опасности как никогда прежде. Впрочем, это и не удивительно, ведь для людей, привыкших сражаться в конном строю, это была первая пешая вылазка. Я же в церкви перед своими воротами разместил тридцать человек с двумя гаковницами [вид ружья, мушкета] и затем, во время вылазки, когда я вынужден был отступать из острожка, ушел к этой засаде и закрепился со своей хоругвью, не пробиваясь под стены. Потом мы немного поправили дело и оттеснили москвитян к их стенам. Но все равно мы ничего не добились и, потеряв немало людей, должны были уйти восвояси». [3]

Недостаточность сил ополчения для взятия города, обороняемого сильным и обученным соперником, была очевидна Прокопию Ляпунову ещё во время подготовки похода к Москве. Поэтому все силы и уловки дипломатии он направлял на то, чтобы присоединить к ополчению любую военную силу, как бы сложно не было её потом удержать. В ходе апрельских боёв необходимость в дополнительных воинских силах проявилась ещё острее. Доверенные люди, посланцы Ляпунова, представители городов – участников ополчения продолжали земские власти ещё не присоединившихся городов убеждать присылать свои отряды к Москве. Так до конца апреля оставалась в стороне крупная Казань и окружавшие её более мелкие крепости, Вятский край, сибирские города.

26 апреля в Казань прибыл из Владимира князь Иван Семёнович Путятин с представителями Ярославля и Костромы. Казань придерживалась на словах присяги, данной ещё Лжедмитрию II, хотя главам земства было хорошо известно, что «Царика» уже несколько месяцев, как нет в живых, а большинство его бывших полков воюют под Москвой. Переговоры о вступлении Казани в ополчение шли безуспешно до конца апреля.

1 – Дневник Маскевича 1594-1621 // Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Т. 1. СПб. 1859.
       2 – ПСРЛ, Т. 14/1, Новый летописец, СПб., Тип. М. А. Александрова, 1910, с. 109-112.
       3 – Мархоцкий Н. История Московской войны, Москва, РОССПЭН, 2000, с.91-94.
       4 – СГГИД, ч.2, Москва, 1819, с.536 (№251).
      

(Продолжение следует.)

Летописец.